 | Груша из Лерика |
|
Когда заканчивается жаркое лето, самое интересное место, конечно же, на знаменитом восточном базаре. Горы овощей, фруктов, пряностей на каждом прилавке. Разноязычный говор, разноцветные одежды... В воздухе целый букет самых невообразимых запахов даров щедрой среднеазиатской земли: персиков, дынь, арбузов, яблок. И, конечно же, груш. Вот они высятся желтой пирамидой, источая тончайшие и нежнейшие запахи, крутобокие, налитые медовым соком так, что кажется, вот-вот лопнут от переполнившей их спелости.
Особенно нам поправились громадные, ярко-желтые плоды классической грушевидной формы. Мухи, пчелы, осы так и вились возле них. Насекомых не проведешь, знают, куда махнуть. Глотая слюну, подходим ближе. Видя наши вожделенные взгляды, продавец, утерев лоб тюбетейкой, делает рукой призывной жест: «Падхади! Пробуй! Не груша, a чистый мед!».
Ароматные кусочки тают во рту, вызывая чувство восторга. Эх, живут же люди! И, тряхнув полупустым кошельком (обычно заходили на рынки и базары перед отбытием домой, полмесяца проболтавшись в горах), вскладчину покупаем на группу 2-3 благоухающих чуда, несмотря на огромные, даже по «доперестроечным» понятиям, цены.
Мне повезло. Я успел побывать на рынках многих южных городов: Баку, Ашхабада, Ташкента, Самарканда, Ходжента... и каждый раз, уходя с рынка, думал, ну, почему у нас не растут все эти вкуснейшие вещи: персики, абрикосы, гранаты, груши? Груши, конечно, есть, но в основном такие, что и в рот не возьмешь — несладкие, с каменистыми клетками, запах, как не крути носом, не учуешь. И вот года три-четыре назад в очередные мартовские каникулы мы с группой ребят оказались на самом южном кусочке бывшего СССР — в горах Талыша. Это влажные субтропики на юге Азербайджана, недалеко от иранской границы. Чудесная там природа, что и говорить! В долинах Талыша уже буйствовала весна: цвели сливы, алыча, инжир, набухали белые бутоны на чайных плантациях. А в высокогорном селении Лерик (знаменитом своими долгожителями) весна только наступала. Но снега уже не было. Почки на яблонях, айве, шелковице набухли и готовы были через день-другой распуститься. Поскольку по ночам было холодновато, мы решили не разбивать палаточный лагерь, а попросились ночевать в пустующую школу.
Выйдя рано утром на школьный двор, я обратил внимание на два огромных дерева. Подошел ближе. Неужели груши? Ну и громадины! Сзади послышалось вежливое покашливание. Оборачиваюсь, вижу сторожа-азербайджанца. Завожу разговор о погоде, о дороге на Ленкорань и словно невзначай, перевожу разговор на местные растения. Поглаживая корявый ствол груши, спрашиваю: «Что это такое?». «Это груши. Эх, приезжай осенью, сам попробуешь — язык проглотишь, сладкие, как халва».
Я выражаю сожаление, что повторная поездка вряд ли осуществима. Очень уж далеко Талыш от Уральских гор. Вот посадить бы ее у нас, да не выдержит морозов башкирских. Говорю, а сам машинально сую руку в карман штормовки. Рука наткнулась на окулировочный нож. Мелькнула мысль: «А что если...». И, обернувшись к аксакалу, прошу разрешения срезать пару черенков.
— Бери сколько надо. Хорошее дело придумал. Потом спасибо мне скажешь, — попыхивая трубкой, добродушно улыбнулся старик.
Так черенки оказались в Башкортостане. За долгую дорогу в поезде (четыре дня) почки набухли и лопнули, выдав листочки тощие, бледные, длинные. А у нас еще были морозы, конец марта, до прививки — целый месяц. Эх, была — не была. И замотал снова свои черенки и опустил их в погреб, закрыв снегом.
Отшумели майские праздники, распустилась береза. Пора заняться садом-огородом. Достал заветные черенки, развернул. Вроде точно такие же, но листочки чуть больше вытянулись. Какой же из них привой! Да и куда их привить? И тут я вспомнил рассказ в «Приусадебном хозяйстве» одного садовода, как он прививал грушу на иргу. Совместимость у них прекрасная. А ирга обыкновенная у меня прямо у дома растет, под окном во дворе. Выбрав прямой и рослый двухлетний побег, толщиной с карандаш, обрезаю его на высоте около 40 сантиметров от земли. Делаю надрез коры на макушке подвоя ирги и вставляю туда черенок груши, обрезав его наискосок. Дальше обычная операция — сверху прямой срез над почкой залепляю пластилином, обматываю место прививки изолентой, также прививаю еще пару веток ирги (одну в расщеп, другую тоже за кору). Вот и все. В успех я не особенно верил.
И действительно, распустившиеся листочки через неделю высохли и отпали, и черенки сиротливо торчали из подвоя. И я махнул на них рукой. Нет, не видать мне душистых азербайджанских груш, как своих ушей. Но как-то, подойдя через пару недель к ирге и взглянув на черенки, я не поверил своим глазам. Они ярко и весело зеленели. Рядом с отпавшими преждевременно для наших условий распустившимися побегами проснулись спящие почки — по одной — две около отмерших. Проснулись и быстро тронулись в рост.
Так прошло лето. Черенки вымахали почти по метру, толщиной были с подвой (древесина груши растет гораздо быстрее ирги). Наступила осень, потом зима. Уже поздней осенью, до снегопадов я уложил хорошо сформировавшиеся побеги груши (они привились все три и все на одном кусте ирги) на землю. Как уложил? Очень просто, взял и согнул иргу. Помните о 40-50 сантиметрах ирги от земли? Ирга прекрасно гнется, и чем больше оставите подвой, тем легче его согнуть. Пришпилил ветки груши проволокой, чтобы не поднялись, завалил листьями. Зимой над грушей был лишь холмик пушистого снега. Пришло второе лето, и под зиму груша ушла уже с цветочными почками (в этом еще одно преимущество прививки груши на иргу — скороплодность).
Прошла долгая зима, и в ласковый месяц май расцвели сады. На моих грушах (а были они высотой около полутора метров) распустились до полусотни цветов. Не надеясь на крылатых помощников, я сам мягкой кисточкой опылил каждый цветок. Почти каждый цветок дал завязь. Но наступила засуха, которая длилась почти три месяца. Несмотря на полив, половина плодов опала, некоторые повредили гусеницы и они обвалились. Но все же к осени на двух маленьких деревцах красовались 22 огромных груши. Они; были такими тяжелыми, что пришлось ветви подвязывать к кольям. Плоды были светло-зелеными, классической грушевидной формы и твердые, как камни. Пришел август, заканчивался сентябрь, а груши и не думали желтеть, оставаясь все такими же твердыми.
Приехавший из Уфы родственник, не выдержал искушения, сорвал две груши. Пожевав, сплюнул, категорически изрек: «Картошка сырая и то лучше и чего ты с ними возишься? Башкирия — это тебе не Азербайджан, солнца им не хватило, вот что я тебе скажу».
Я приуныл. Неужели обманул лерикский аксакал?
Неделю к грушам не подходил, а в субботу взглянул и ахнул. Несколько самых крупных груш были ярко-желтого цвета. Волнуясь, откусил один тяжелый бочок. От него поплыл бесподобный грушевой аромат. Буквально за неделю все груши были благополучно ликвидированы.
С сожалением взглянув на последнюю желтощекую красавицу, дочь спросила: «Пап, а ты сколько таких груш посадил? Как только две? Посади на следующий год … сто штук!».
